Казахстану нужен стабильный источник электроэнергии — это уже аксиома. По данным экспертов в области энергетики, дефицит электроэнергии имеет единственную тенденцию к росту, а энергоносители, преимущественно угольные станции — к тотальному износу. Также эксперты утверждают, что единственным стабильным и безопасным источником электроэнергии может быть только атомная электростанция. О том, какова реальная величина ожидаемого энергодефицита в стране и какие риски несет в себе строительство АЭС в Казахстане, в интервью рассказал Генеральный директор АО «Казахстанские атомные электрические станции» Тимур Жантикин.
— Насколько мы знаем, в данный момент Казахстан уже испытывает энергодефицит в размере 1 гигаватт в пиковые часы нагрузки. Как сложился этот дефицит и каковы будут его объемы в будущем?
— Прогнозировать, конечно, сложно. В принципе, когда мы разрабатывали первый раздел технико-экономического обоснования нашего проекта в 2018 году, энергетики нам смоделировали ситуацию, которая возникнет к 2030-му. Рассчитали разные варианты развития энергосистемы Казахстана, строительство новых мощностей и так далее. Тогда как раз спрогнозировали дефицит до 2,7 гигаватта в южном регионе. Мы на эти цифры ориентировались и предложили два блока по 1200-1400 мегаватт.
— Этот дефицит будет к какому году?
— Думаю, цифры уже поменялись. Та модель, которую мы строили в 2018 году, она оказалась более оптимистичная. У нас тогда планировалось 2,7 гигаватта, наиболее пессимистичный прогноз был. И сейчас, похоже, что прогнозная кривая уже более дефицитная.
— 2,7 — это много или мало?
— 2,7 — это многовато. Этот дефицит мы будем закрывать двумя блоками.
— Почему именно АЭС является самым оптимальным вариантом?
— Во-первых, мы еще в 90-х годах, когда первый проект АЭС смотрели на Балхаше, тогда цель была диверсифицировать производство электроэнергии, то есть, это базовая генерация, у нас угольная основная — более 70%, поэтому нужно было разделить эту базовую генерацию. Говорят, сейчас появились такие термины, как «черный лебедь», как раз это стало ужесточение экологических требований, все климатические договоренности, соглашения, конвенции, которые направлены на снижение углеродного следа. Энергетика — в первую очередь, поскольку основным генератором парникового газа считается энергетика.
Поэтому к тому посылу по диверсификации, который обеспечивает стабильность генерации, безопасность в первую очередь, добавился тренд по озеленению индустрии. Поэтому этим триггером или обострением интереса к атомной энергетики в Казахстане стала зеленая трансформация. В те годы почему мы говорили атомная, потому что у нас развита атомная промышленность. Добываем уран, сейчас мы вышли на первое место, с 2009 года. По запасам мы — на втором месте после Австралии. Третий год выпускаем ядерное топливо, это уже топовая продукция атомной промышленности. В принципе у нас есть работающие реакторы, на которых работают специалисты. Ребята умеют обращаться с ядерными реакторами. То есть все говорит о том, что атомная станция у нас будет работать без проблем.
— Что изменится в Казахстане после строительства АЭС?
— Если на площадке, которую мы предлагаем в районе Южно-Казахстанской ГРЭС (ЮКГРЭС), то, во-первых, значительно улучшится стабильность нашей энергосистемы в целом. Это центр потребления, центр нагрузок и линия «Север-Юг», поскольку у нас на севере основная генерация потребления и на юге. Основная система будет застабилизирована.
Опять же, это решается проблема энергонезависимости, энергобезопасности, то есть базовая генерация. Если мы сейчас столкнулись с проблемой нефинансирования углеродных источников, это в первую очередь наша угольная генерация. То есть мы вынуждены снижать долю угольной генерации. Чем ее замещать? Ну, естественно, атомной. Тут других вариантов нет.
— Как это повлияет на экологию страны, в частности, на озеро Балхаш?
— На экологию в целом повлияет положительно, поскольку атомная станция никаких выбросов не делает при своей работе. На озеро Балхаш никакого влияния не будет. Но говорят, что вода охлаждает реакторы. Но вода не охлаждает реакторы. Реакторы — это как угольный котел, вместо него ставятся реакторы, все как на обычной тепловой станции. Охлаждается конденсатор, который стоит после турбин, что на угольной, что на газовой, что на атомной — одно и тоже.
— А риски обмеления Балхаша?
— Риск обмеления Балхаша — это не к нам. В принципе потребление воды, вот как на картинке, охлаждение идет, там пар, теряем воду за счет испарения, аэрозольные частички вылетают. Проектный расход воды на подпитку — 63 млн кубов в год на два блока. Если сравнить его с испарением озера Балхаш, это где-то 0,3% от испаряемого природного объема воды, поэтому влияния никакого нет.
Если мы учтем еще испарение воды в устье Или, у нас еще Капчагай есть. То есть там потери — более 20 кубокиллометров в год, то есть там вообще мизерная доля. Атомная станция на Балхаше на водный баланс никак не влияет. С другой стороны, мы должны посмотреть, что с этим озером будет на 100 лет вперед. Потому что станцию, которую мы построим, будет работать как минимум до 100 лет, значит, мы должны посмотреть климатическое влияние на водный баланс озера Балхаш, то есть будет вода, которая будет охлаждать конденсат или наоборот зальет.
— Такие исследования будут проводиться?
— Будут проводиться. На следующей неделе мы с Министерством водного хозяйства и ирригации едем во Францию. Там будет встреча с организациями, которые занимаются исследованиями водного баланса. То есть есть проекты по управлению водными ресурсами Центральной Азии, в том числе Казахстан. В этой программе мы пытаемся запустить проект по оценке влияния изменения климата на водный баланс бассейна Балхаша.
— Если будет признано, что изменение климата влияет, что тогда?
— Если влияет, будем проектировать. От этого зависит, как мы будем проектировать саму станцию. Какие будут водные ресурсы, на сколько лет. Все это нужно заложить в проект.
— Ожидается ли изменение цен на электроэнергию после ввода АЭС?
— Ожидается. Потому что ввод любых новых мощностей будет поднимать себестоимость генерации. Вы же знаете, что более 30-ти лет тарифы все держат, а это негативно сказывается на энергосистеме в целом. То есть деньги на ремонт, деньги на модернизацию и так далее, все это нужно откуда-то брать.
— Примерно на сколько могут подняться цены?
— Мы можем посчитать себестоимость генерации. При самых жестких условиях это от 6 до 12 центов за киловатт в час. В зависимости от проекта, в зависимости от исходных данных, стоимость, как капитальные затраты, допустим, высокие, доходят до 11-12 млрд (долларов) за два энергоблока. Но тут еще надо учитывать расходы по эксплуатации станции по обращению с отходами, по выводу из эксплуатации — все это закладывается в расчет себестоимости генерации. Поэтому такие расчеты делались, финансовые экономические модели строились, и там основная зависимость себестоимости генерации — это условия финансирования. То есть под какие проценты берем деньги (стоимость денег), когда отдавать и какие условия финансирования. Часть, которая относится к капитальным затратам, она влияет не так сильно.
— А какие основные критерии и требования выставляются потенциальной компании-вендору, которая будет строить АЭС?
— Мы выбирали проекты, которые относятся к поколению 3.3+. Причем брали только определенный тип реактора, поскольку они показали свою надёжность, более 50-ти лет они эксплуатируются, на них инцидентов никаких не было. Люди говорят о Чернобыле, но это канальные реакторы большой мощности, такие мы вообще не рассматривали. Или «Фукусима» — это второго поколения реактор, земной, но кипящий. А этот 3-го поколения, реактор высокой надежности, улучшены экономические показатели, естественно, безопасность — в первую очередь. Второе, это требование с точки зрения коммерции — использование наших возможностей потенциала по ядерно-топливному циклу. Поскольку топливо уже делается, то, естественно, мы требуем, чтобы рассматривался проект с топливом казахстанским. Потому что проектный срок службы — 60 лет и до 100 лет продлевается, в течение вот этих 100 лет мы должны иметь свое топливо.
— Ранее Вы говорили, что настаиваете на том, чтобы использовалось наше топливо. Как ведутся переговоры в этом направлении?
— Соглашаются. То есть, не так много урана мы будем расходовать. Здесь таких жестких интересов нет. Партнеры говорят: «Ваше желание, за ваши деньги любой каприз».
— Все-таки из каких существующих в мире технологий мы должны выбрать, что больше подходит для нашей страны?
— Мы уже выбрали водо-водяные, по безопасности. Была проблема, и она немножко еще сохраняется, слишком большие мощности. Атомные реакторы, которые мы смотрим, у них мощность 1200-1400 мегаватт каждый, и не так просто ее встроить в систему Казахстана. Там возникают проблемы в балансировке, обеспечении устойчивости при аварийных отказах и так далее. Но все это решабельно, решается. И для Казахстана, конечно, было бы хорошо мощность поменьше, единичную. Вот в 90-х годах рассматривали проект АЭС с реакторной установкой типа ВВЭР-640, то есть мощность 640 мегаватт, это хорошо встаривается в систему. Также мы смотрим малые модульные реакторы, модная тема пошла. Но мы давно смотрим, в начале 2000-х годов был проект в Актау, Актауская АЭС условно называлась, на площадке Мангистауского атомного энергокомбината (МАЭК). Там смотрели два блока по 300, это то, что сейчас называют малый модульный реактор. То есть мы, как всегда, впереди планеты всей. БН-350 — технология, которая сейчас только-тольько разрабатывается и внедряется, малый модульный реактор, который мы тогда уже смотрели. Естественно, мы не сбрасываем это со счетов, мы продолжаем работу. Наша компания подписала документы, меморандум о сотрудничестве. Там есть еще ряд документов, которые предполагают передачу данных, в том числе чувствительной информации, с двумя американскими компаниями Nuclear Power и General Electric Hitachi, это совместное предприятие японо-американское, которое разрабатывает и внедряет проекты атомных станций на базе малых модульных реакторов.
— Расскажите о нашем кадровом потенциале и нашем потенциале оснащения строительства АЭС. Сколько у нас специалистов и насколько мы опытны в этой сфере?
— По атомной энергетике. То, что у нас эксплуатировалось БН-350, Мангистауский атомный энергетический комбинат (МАЭК) — он живой, работает. Но те кадры, конечно, уже старые, кто-то на пенсию вышел, кто-то ушел, кто-то уехал, но, тем не менее, след остался. Мы надеемся на наших ребят, которые работают на ядерных наших объектах, это Исследовательский реактор, он сложнее в управлении, чем АЭС. У него есть свои условия и требования по эксперименту, они разгоняют мощность туда-сюда, в зависимости от задач, которых очень много на исследовательских реакторах.
— У нас есть действующие реакторы?
— Их аж три. Один — под Алматой, он уже более 50 лет, в 1957 году был образован ИЯФ (Иститут ядерной физики), в следующем году было запущено строительство первого реактора в Казахстане. В принципе для того, чтобы работать на Исследовательском реакторе, нужно очень хорошо знать физику атомного реактора, поэтому специалисты у нас есть.
— Сколько таких специалистов у нас есть?
— Достаточно для того, чтобы эксплуатировать эти реакторы. Если мы говорим о персонале, который будет работать на атомной станции, у нас есть подготовка кадров. Базовую подготовку они получат в университетах — технический университет, алматинский.
— То есть кадры будут готовиться за свой счет?
— Они готовятся, мы просто возьмем эти кадры и сформируем из них компанию, которая будет заниматься эксплуатацией атомной станции. Единственное, их нужно будет доучивать именно на этой станции, расположению приборов, управлению, учету и так далее. Поскольку у нас базовое образование достаточно хорошего уровня, не думаю, что там будут проблемы.
— Сколько рабочих мест будет?
— Рабочих мест будет до 2000 при эксплуатации. Опять же, как будет организовано строительство. Мы были на АЭС «Аккую», Турция. Там 4 блока строится, 18 тысяч работников в смену выходит. Россия сейчас самый крупный строитель: 4 блока — на «Аккую», 4 блока — в Египте, еще ряд проектов — Индия, Китай, Бангладеш.
— На базе Института ядерной физики работает водо-водяной исследовательский реактор, насколько он отличается от станции АЭС? Расскажите о его работе.
— Отличается тем, что он сложнее, чем АЭС. То есть у АЭС мощность выше, это такая стабильная генерация, в режим выходит, работает. Мне кажется, исследовательский реактор сложнее в управлении, там глубже нужно разбираться во всей этой физике. В ИЯФе в Алмате есть так называемый критический стенд, это реактор нулевой мощности. Там испытывают разные варианты, как активную зону компоновать, как будет себя топливо вести и так далее. В принципе, люди, работающие на исследовательских реакторах, они глубже разбираются, чем те, которые пришли на атомную станцию работать.
— Возвращаясь к дефициту, как он сложился и сколько АЭС нам потребуется, чтобы его покрыть?
— Но у АЭС покрывать дефицит — не основная задача, потому, что там других источников много, как я сказал, надо же соблюдать баланс. Вот у нас базовая генерация угольная сейчас — больше 70%. Надо спрогнозировать, как это все будет развиваться. Будем мы эти налоги платить, сколько платить, пострадает ли экспорт при углеродном налоге. Здесь уже экономисты должны хорошо поработать. Опять же, использовать свою сырьевую базу. Допустим, сейчас у нас весь уран уходит за границу, в большей части в виде сырья. Вот сейчас топливо начали продавать. Но, тем не менее, по прошлому году если смотреть экспорт энергоносителей, у нас на первом месте уран, 74% экспорта у нас был уран. Мы говорим — нефть, но нефть составила всего 22%. То есть, если мы сравниваем запасы урана по энергоносителям, 10 лет назад, прокручивая эти исследования, у нас был 46% уран по энергоносителям. То есть сейчас отправляем на экспорт свои энергоносители. Вся мировая экономика, она понятно, развитые страны ведут борьбу за ресурсы. То есть мы пока еще в сырьевой экономике. Чтобы выйти из этой сырьевой экономики, мы должны индустрию развивать. Без надежной энергетики индустрия не развивается. У нас много проектов висит, которые не могут быть реализованы, потому что нет энергии. Без надежной энергетики индустрия не развивается. У нас много проектов висит, которые не могут быть реализованы из-за того, что нет энергии. Мы много встреч проводили в разных регионах, и везде этот вопрос встает. Когда со специалистами разговариваешь, они говорят: «Вот у нас завод хотели построить, энергии нет». Они не подписываются под возобновляемую энергию, потому что завод на такой работать не будет. Поэтому они просят «нормальную» энергию, которой у нас не хватает.
— Каковы перспективы экспорта электроэнергии после запуска АЭС в Казахстане?
— Пока мы не собираемся ничего экспортировать, надо свои собственные нужды закрывать. Потом есть понятие опережающего развития энергетики. Чтобы индустрия развивалась, энергетика должна идти впереди, а не догонять. Если будем догонять, то индустрия не будет развиваться. Поэтому мы не говорим о покрытии дефицита, мы говорим об устойчивом развитии экономики страны, то есть привлечение инвестиций, развитие новых отраслей промышленности и технологический процесс развития должен быть. Говорят же, что сейчас экономика знаний. Это высокотехнологичная отрасль в энергетике. Будут и вторичные эффекты — подготовка кадров, повышение общего технологичного уровня.
— Как повлияет строительство АЭС на Казахстан и близлежащие страны?
— Повлиять может. Потому что, вот смотрите, сейчас Узбекистан ушел вперед. Они уже собираются строить разные реакторы….но с Узбекистаном уже разговаривают по-другому, даже политически есть такое влияние… Есть страны, которые никогда не занимались атомной энергетикой, но как только они занялись, с ними уже разговаривают по-другому на международных встречах. Потому что наличие атомной энергетики в стране говорит о хорошем высокотехнологичном уровне этой страны. Это политика. По экономике, как я сказал, это надежное энергоснабжение на 100 лет вперед, то есть мы можем хорошо спланировать развитие индустриальной части нашей экономики, именно высокотехнологичной индустрии.
— У людей возникают вопросы о безопасности и безотходности?
— Это (АЭС — прим. авт.) наиболее безопасный вид. Отходы будут, но эти все технологии тоже известны. Как я уже сказал, мы это учитываем при расчете стоимости генерации, в отличие, кстати, от ВИЭ. У ВИЭ же нет требований по обращению с отходами, по утилизации и так далее. А это все учитывается в атомной энергетике. Поэтому тут особых проблем нет…….на практике мы знаем, что делать с отработанным топливом, что делается и сколько это стоит.
— После начала строительства АЭС, каковы ближайшие сроки запуска?
— Если будет принято решение, тут есть ряд законодательных требований. Мы сейчас подошли к такому этапу, когда Правительство должно принять решение о районе размещения станции. Мы предлагаем южный Казахстан, на Балхаше. Если Правительство одобрит такое решение, то тогда мы начинаем исследование. По закону мы должны три альтернативные площадки исследовать, охарактеризовать, предложить одну как основную и на ней уже строить атомную станцию.
Мы, в принципе, были готовы начать работать в этом году, бюджет был заложен соответствующий, инженерные взыскания произвести на этих площадках, но не состоялось, потому что ждем результатов референдума. После этого мы проводим все эти исследования, выбираем поставщика, выбираем технологию, делаем привязку к станции и проводим конкретные экономические расчеты для этого проекта и площадки. Делается ТЭО, ТЭО проходит госэкпертизу, ждем положительного решения, идем в Правительство. Решение выдается, на это где-то года два закладываем, полтора-два года занимает все это. Если будет положительное решение Правительства, это должно быть постановление о строительстве, разрабатывается ПСД, госэкспертиза — это еще года полтора-два. И дальше стройка — 5 лет, в целом все растягивается на 10 лет. Мы думали, если в этом году мы начнем, то к 2031 году станция будет работать. Сейчас это немного отодвигается, значит, это 2032-й. Это не большой срок, так как АЭС строится на 100 лет — долгосрочный проект, … это стратегическое направление развития энергетики, то есть это уже стратегический объект.
